Срываю розы я не для тебя,

Поэму грез не для тебя читаю.

Целую женщин вовсе не любя,

Под звездным небом не с тобой мечтаю.

И не с тобой встречаю я рассвет,

В весенний день врываюсь не с тобою.

И лишь вдали знакомый силуэт

Меня зовет куда-то за собою.

И я спешу идти на этот зов,

Но исчезает в жизненном тумане

Твое родное, милое лицо,

А силуэт опять куда-то манит.

В лесное озеро впадал лесной ручей.

Питал он озеро целительною влагой.

Светился радостью от солнечных лучей,

И окружение вбирало эту радость.

К нему тянулись и деревья, и зверье,

Он их приветствовал своей журчащей песней.

Лесной хозяин, как умел, его берег

И делал все, чтоб жизнь вокруг была не пресной.

Кусты с деревьями водили хоровод.

Соревновались птицы в певческом искусстве.

Сияло озеро от новых чистых вод,

И не клубил туман уныния и грусти.

Но годы шли, неумолимо годы шли.

Ручей старел, как увядает все живое.

Настырный ветер его русло иссушил,

И заунывно зажурчали его воды.

С сиянья озера приветливость сошла,

Кому нужна печаль стареющего русла.

Сорока глупая забвенье принесла,

И затуманило унынием и грустью.

Но зарождались в чаще новые ручьи,

Они бежали мимо старого к озерам.

Их подгоняли родниковые ключи.

Лесная прелесть открывалась юным взорам.

С весенним солнцем было некогда грустить.

Вливаясь в озеро с приветственным журчаньем,

Они пытались ничего не упустить,

Но не учились бескорыстному участью.

И лишь один ручей услышал тяжкий стон,

Точней не стон, а заунывное журчанье.

По воле случая младенческий восторг

Сменился добрым и отзывчивым желаньем.

Он в тот же миг свое теченье изменил,

Преодолел с трудом завалы и овраги,

Ручей стареющий водицей напоил

Без громких всплесков и желания награды.

Теперь текут они к озерной глади вод

Под бодрой песнею совместного журчанья.

Для  них старается веселый хоровод,

И исполняются заветные желанья.

В одном российском городке

жил – поживал глухарь.

По жизни шел он налегке

и изредка бухал.

Неровно к женщинам дышал,

точнее, баб любил.

Блондинок с рыжими мешал,

и черненьких поил.

Был осмотрителен во всем,

и зрел не по годам,

Не отличал порой совсем

стервоз от светских дам.

Когда пред бабой токовал,

то был и глух, и слеп.

А та все лишнее брала

и заметала след.

Нет, оставляла иногда

свой пламенный привет.

Глухарь был вынужден тогда

с врачом писать ответ.

Мораль сей басни такова,

что с женщиной в любви

Не нужно слишком токовать,

а то теряешь вид.

Ее любя, не обещай

несбыточных даров.

Попалась стерва, не серчай,

а будь всему готов.