Девятьсот дней блокады,

девятьсот страшных дней.

Самолетов эскадры

в сатанеющей тьме.

Вой тревожной сирены

с чередой канонад.

И фабричные смены

после чуткого сна.

Навалившийся голод

без поправки на рост.

И пронзительный холод,

будораживший кость.

От фашистских снарядов

колебалась земля,

Но сыны Ленинграда

не жалели себя.

Девятьсот дней блокады,

сотни тысяч потерь.

Девятьсот дней блокады,

героизма пример.

Поклонитесь погибшим,

обогрейте живых.

То святые могилы,

то священная жизнь.

В один из новогодних вечеров

Я встретил белокурое виденье,

Расслабился, и мой открытый рот

Заклинило гостям на удивленье.

Меня связала робость по рукам,

Она перехватила мне дыханье

И не давала выхода словам

Для милого и нежного созданья.

И только ошалевшие глаза

Невольно разразились восхищеньем,

Да пели озорные голоса

В мозгу, но мне хотелось подушевней.

Пока искал душевные слова,

Волненьем пересилив свою робость,

Видение другой околдовал,

С издевкой намекнув на близкий локоть.

В письме два слова, но каких,

Дороже многих многословий.

Я не желаю слов других

И не хочу иных условий.

Ласкает тихое «люблю»,

Волнует звонкое «целую».

И я в ответ благодарю

Мою принцессу неземную.

Я с вдохновением пишу

Свою любовную поэму.

Я сочность рифмы не ищу

И смыслу  разума не внемлю.

Не нужен смысл, когда душа

Диктует таинство сонетов.

И просит сделать первый шаг

К любви чарующему свету.