Бежим куда-то, суетимся.
Шуршат листы календаря.
Одних ведет карьерный стимул,
Других – духовная заря.

Бежим, порой не замечая,
Родных по духу и судьбе
И беспардонно огорчаем
Кого приблизили к себе.

Разочарованным набатом
Звучит житейский метроном.
И тянет к низу век горбатый,
Подкараулив за углом.

И озабоченные лица —
Основа местных витражей.
Они взирают с обелисков
Литых героев и вождей.

Голубка белая в окошко постучалась,
И я впустил ее, озябшую, в покои.
Она, влетев, ко мне головкою прижалась
И отдалась моим желаниям покорно.

Я не дышал на это чудное созданье.
Я на руках ее носил, не уставая.
Она, коварная, считала это данью
И мне желания на ушко напевала.

И я повелся на навязчивое пенье,
Раскрыв пред пассией своей не только душу.
Она усвоила источник откровений,
И стала чувственность ее прохладней стужи.

И вот уж ворон появился пред глазами.
Расправил крылья предо мною черный ворон.
Сменились трели разбитными голосами,
Как будто в доме завелась блатная свора.

Я попытался разглядеть свою голубку
Под черным трауром вороньего обличья.
И вдруг услышал, что любовь – большая глупость,
Что в пошлом мире ей уже не до приличий.

Все пожирающая ненависть
инфекционно опасна.
Ее обшарпанное мнение
звучит всегда громогласно.

Она беснуется на площади
испепеляя сознанье.
И никакой конкретной логики
ты у нее не узнаешь.

Она не бряцает оружием,
а лишь дает его в руки.
Подобострастные хорунжие —
ее послушные слуги.

И выжигается безжалостно
ее огнем добродетель.
И ненавистными пожарами
все превращается в пепел.