Любуюсь небом голубым

с мечтанием о вечном.

В бессмертье можно лишь святым,

а я поэт беспечный.

Писал, прислушавшись к душе,

не думая о славе.

Готов был жить и в шалаше,

но с мыслью о Державе.

Объятий Музы не искал,

лишь страсти отдавался.

Встречал недружеский оскал,

писал и не сдавался.

С удачей пил на брудершафт,

в пророчества не верил.

В мой поэтический ландшафт

не закрывались двери.

И вот сижу, судьбой храним,

с надеждою на встречу.

Любуюсь небом голубым

с мечтанием о вечном.

Мне ветер в уши блюзы напевает,

а я сижу на парковой скамье.

Вдыхаю кайф и в мыслях улетаю

в заветный мир, который близок мне.

В котором нет ни распрей, ни конфликтов.

В котором жизнь питается добром.

А солнце всходит рядом с божьим ликом,

и согревает нас его теплом.

В котором нет ни сирых, ни убогих,

в котором нет корыстных передряг.

И на Земле реально правят боги,

а не контора демонов и скряг.

В котором есть…, но ветер изменился,

стал завывать сиреной озорной.

Я со скамьи поспешно удалился,

а автор мыслей не пошёл за мной.

Черёмухо-сиреневый орнамент…

Черёмухо-сиреневый орнамент

рассматриваю в парке у пруда.

Вбираю в незапятнанную память

сокровища весеннего труда.

Смотрю на то, как лёгкий ветерочек

берёт с ветвей черёмуховый цвет.

Как листья появляются из почек

и тянутся на солнечный рассвет.

Вздыхает ожидающей невестой

берёзка, что склонилась над водой.

Пустует замечательное место

для клёна, что с кудрявой головой.

И вертится знакомая пластинка,

и рифма вырывается из уст.

В ней слышится подобие грустинки.

Так бьётся жизнью сдобренная грусть.