Я помню маму просветлённой

на фоне стайки куличей.

Она им делал поклоны

без шума пафосных речей.

Её глаза светились верой,

не той, что билась напоказ.

Что взгляд иной считала скверной

при входе в набожный экстаз.

Читалась добрая основа

в её морщинистом лице.

И я писал для мамы снова

благие мысли на листе.

Я обещал не делать скверны,

не пачкать душу краской лжи.

Что в нашем классе буду первым,

что буду с совестью дружить.

Прости меня, моя родная,

что в чём-то слово не сдержал.

Но не подвёл тебя, я знаю.

Твои надежды оправдал.

Великий пост пройдёт,

и вновь наступит Пасха.

Огонь священный

непременно возгорит.

Крещёный люд вдохнёт

свободно, без опаски.

И будет Бога

за судьбу благодарить.

И будет счастье

отражаться в поцелуях,

невольной радостью

засветятся глаза.

И прозвучит

над грешным миром Аллилуйя,

и мы друг другу

сможем доброе сказать.

Синь бескрайняя, степь широкая.

Утро раннее, счастье робкое.

Выйду во поле с красной девицей,

от любви моей та не денется.

Ох, не денется, раскраснеется,

на свой кроткий нрав понадеется.

Как расщедрюсь я на объятия,

будет страсть моя донимать её.

И укроет нас степь широкая.

Покорится мне синеокая.

Раззадорит страсть дух ромашковый.

Мы расслабимся по-домашнему.

Будет гладить нас ясно солнышко.

Пропоют уста – ты, бессовестный.

И вернёмся мы по тропиночке.

Про любовь споём без запиночки.