Ревность меня насилует,

сводит с ума, зловредная.

Грустную песню милует.

Горьким внушеньем ведает.

Множит мои сомнения,

кличет беду вселенскую.

Душит с особым рвением

нежные устремления.

И не унять волнение

кажущейся душевностью.

Благостное стремление

мне отдаёт замшелостью.

Трудно очистить чувственность,

взятую в клещи ревностью.

Слушать душой не хочу её,

но она гложет с рвением.

Старая Русса и  дом у реки.

Здесь с упоеньем писал Достоевский.

Из-под пера его мудрой руки

вышли «Подросток» и «Братья…», и «Бесы».

Здесь ощутил он душевный покой,

глядя на русскую прелесть природы.

И наполнялся волшебной строкой

истинный кладезь реальной свободы.

След Карамазовых можно найти,  

выйдя в уездную новь Старой Руссы.

Мимо музея никак не пройти.

Он, как и город, пропитанный Русью.

Жив Достоевский в российской тиши.

Так же, как жив во вселенском пространстве.

Мудрые мысли доселе свежи

в новом, ухоженном русском убранстве.

С деревьев листья облетели,

и лишь молоденький дубок

под ноги листики не стелет.

Бессилен южный ветерок.

Его листва шуршит на солнце,

но не торопится в полёт.  

А сам дубок глядит спросонья

и видит ив безлистных плоть.

Кругом берёзы с голым торсом,

осины в сером неглиже.

А он листву являет с форсом

ветрам, ослабленным уже.

И в этом лиственном шуршании

я слышу бравурный мотив.

Смотрю на листья с обожаньем

про треволнение забыв.