Люблю я возвращаться в дом родной.

И окунувшись в искреннюю радость,

спешу унять характер шебутной

и тороплюсь обнять стоящих рядом.

Благословляю каждый добрый взгляд.

Вбираю в память каждую улыбку.

Глотку участья я безмерно рад

и извиняюсь за свои ошибки.

Ошибки в том, что редко навещал,

что не спешил писать о наболевшем.

За то, что в спешке много обещал,

но забывал, оправдываясь лешим.

И мне прощались все мои грехи,

и не давалось поводов поститься…

…Вот и опять общения легки,

а, значит, вновь мне многое простится.

Рябине, русской по природе,

я посвящаю этот стих.

Она любимая в народе

за несравненно алый штрих.

Её алеющие грозди

манят завидной красотой.

Она как будто ласки просит

зелёной нежною листвой.

И я иду заворожённый

под сень рябиновой красы,

под факел, деревом зажжённый,

сверять осенние часы.

Дворцово-парковый ансамбль в цветном уборе.

Дворца величие взирает на залив.

Волна надменности скрывается во взоре.

Вельможной важности читается прилив.

Он переплюнул спесью роскошь Петергофа,

позолотив окон свинцовый переплёт.

Немецким кафелем покрыл путь на Голгофу,

не ощущая, что судьба туда ведёт.

По воле времени уж нет турецкой бани,

в которой Меньщиков обхаживал Петра.

И не доносятся слова крестьянской брани

из окроплённого бесправием двора.

Но вспоминать следы бесправия не надо,

в нас просыпается лирический азарт.

Мы восхищаемся дворцом и Нижним садом

и с упоением глядим на Верхний парк.