Каток репрессий прокатился по Отчизне.

Им управляла безрассудная жестокость.

Слепая ненависть заказывала тризну

и вместе с трусостью была не одинока.

 

Расцвел рассадник для доносов и наветов,

приумножая жертв советского ГУЛАГа.

Грузинский Иосиф приговаривал к ответу

и ждал с ухмылкою кровавого аншлага.

 

И кровью метились расстрелянные стены.

И рвы корежились от моря убиенных.

И правда пряталась в острог или застенок.

И совесть правая каралась за измену.

 

Стремленье жить мешалось с массой инородной.

Печальный стон звучал от края и до края.

И остаются души в памяти народной.

Колокола по ним звонят, не умолкая.

Веленью времени поддавшись,

впустил я гостя на порог.

А он, желанию отдавшись,

пустился в долгий монолог.

 

Он расточал свои посулы,

вводил в манящий виртуал.

Шальная связь сводила скулы

и превратилась в ритуал.

 

С ним засыпал и просыпался,

ходил на службу и в пивбар.

Родным предложить расстарался.

Теперь он в доме правит бал.

 

Блестят iPadы и айфоны

в руках у призрачной семьи.

Общенье только с телефоном

с отрывом взгляда лишь на миг.

 

Он долбит хилое сознанье,

сбивает ложью с правоты,

лишает веры в созиданье,

коробит милые черты.

 

Внушает право на убийство

иль на мучительную смерть.

Кромсает прозу добрых истин

и тешит злобой круговерть.

 

И от него не увернуться.

Он стал хозяином в семье.

Ах, как же хочется проснуться,

не разуверившись в себе.

Вернулась серенькая морось

под петербургский небосвод.

Травы молоденькая поросль

глотнула жизнь с броженьем вод.

 

Опять привычная картина

на фоне вымытых красот.

Грызет печальная кручина

вобравший солнышко народ.

 

Кому нужна сплошная серость,

по ком рыдают небеса?

Коробит души опустелость,

туманит влагою глаза.