В речах пророков поминая,

к заветам их не прибегает.

С ухмылкой Родину пинает,

ее погибель предрекает.

И, упиваясь красноречьем,

язык коверкает нещадно.

Язык великий, человечий,

а не какой-нибудь площадный.

Кричит о праве на свободу,

свободу ближних попирая.

В словах печется о народе,

на деле грезит вымираньем.

Такой крикун страшнее бомбы,

опасней залповых раскатов.

Об этом нужно знать и помнить,

и не считать его собратом.

Скворцы покинули гнездовье
и превратились в воронье.
Их черный ворон лестью сдобрил,
свернув сознанье на вранье.

И полетели злые стрелы
в обитель прежнего гнезда.
И что считалось раньше белым,
теперь сплошная чернота.

Не так спасли, не тем кормили,
не в ту свободу повели.
Своей заботой утомили,
до вымиранья довели.

И чем щедрее платит ворон,
тем громогласней воронье.
Тем комедийней и зловонней
в своей ничтожности оно.

Всплывают сочные сюжеты

в воображении моем.

Я вижу мимику и жесты

девиц, в которых был влюблен.

Я вижу радостные лица

и загорелые тела.

Тогда не мог остановиться,

пока любовь не отцвела.

Порывам страсти отдавался

и, без сомненья, всякий раз

в коварных взглядах растворялся

и упивался синью глаз.

За эти чудные мгновенья

готов был платы не жалеть.

Делился самым сокровенным,

не убоявшись умереть.