Чем бесталанней чел, тем он категоричней.
Такую истину мне жизнь продиктовала.
Оставив в юности хламиду безразличья,
она со временем мне многое сказала.

Она поведала о том, что люди склочны,
что не всегда их окрыляет справедливость.
Что вместе с юностью уходит непорочность,
и вслед за форсом просыпается блудливость.

Что развращенному попсой не до приличий,
а власть познавший не чурается корысти.
Что высший суд уже не ведает различий
словесной подлости от выстраданных истин.

Я жизнь свою не меряю каратами,
она другим подвластна измереньям.
Ее портфель, судьбою подзалатанный
хранит, как страж, события и время.

Хранит мгновенья детства беззаботного
и лишь чуть-чуть родительской печали.
Я был укрыт безмерною заботою,
в которой песни добрые звучали.

В ту пору утро было только солнечным,
ну а зима безветренной и снежной.
И каждый стол дразнился разносолами,
но корки хлеба не было вкуснее.

Хранит портфель не детские страдания
и череду бессмысленных поступков.
Тогда любовь казалась испытанием,
ну как чиста мальчишеская глупость.

Я ждал с надеждой быстрого взросления
и не заметил, как оно явилось.
И лишь потом встряхнуло озарение,
когда судьба от дома удалилась.

Искал я в небе чистом утешение
и возвращался с мыслями о доме.
Просил у дома скорого прощения
и вновь писал свой летный многотомник.

И вот теперь с особенным желанием
я открываю таинство портфеля.
Моей судьбе я низко в пояс кланяюсь,
благодарю с душевностью Орфея.

Спокойно людям не живется,
свербит звериное нутро.
То старость горем отзовется,
то в детство вклинится урод.

Горят неубранные пашни,
стоят в руинах города.
Идут разборки наши – ваши
и не мгновенья, а года.

И всюду деньги, деньги, деньги.
Толстеют чьи-то кошельки.
А люди, словно привиденья,
и словно рвы материки.

Сплошной бедою отзовется
такой бессмысленный разброд.
Слеза последняя прольется,
набат последний не пробьет.