Еще неделю ждать ее, еще неделю,
Но это меньше, чем двухмесячная тишь.
Я смою счастьем холостую запустелость,
И вот тогда моя родная прилетит.
Но тормозят движенье стражи циферблата,
И новый день никак не хочет уходить.
Ах, время, время, ты не вертишься по блату,
А рифмой слов тебя никак не убедить.
Желаньем глаз тебя никак не поторопишь,
Избытком чувств тебя никак не охмуришь.
Ну почему ты застываешь на пороге,
Ну почему ты ей навстречу не летишь?

А как бы я себя повел при перегрузке,

А как бы я летел в космической тиши,

И ждали б вы меня любимые подружки

Не в шумном сити, а в какой-нибудь глуши?

Искал бы землю я пугливыми глазами,

Иль бы  задором излучался острый взгляд?

Как я общался бы с земными голосами,

Каким из них я был бы несказанно рад?

Других вопросов не могу уже припомнить,

Их в невесомость безвозвратно унесло.

Но помню точно, я друзей позвал на помощь,

И эту помощь мне виденье принесло.

Сначала Патриот, потом уж Петербуржец,

Потом Пенсионер на склоне ярких лет.

Но кланяюсь сейчас родному Петербургу,

За то, что подарил призвание – Поэт.

Я строки рифмовал, не думая о славе.

Мне ямб колол глаза, и душу рвал хорей.

Созрел в моей груди Писатель в виде лавы,

Которая взошла в бунтарской голове.

Выбрасывал вулкан бесчувственные строки,

В которых, иногда, читался классицизм.

Но виделись в строках унылые пороки,

А я кричал взахлеб – готовый Публицист.

Так жизнь моя течет по замкнутому кругу,

В котором только П диктует новый день.

А я хочу писать единственному другу,

Который, как и я, сиянье, но не тень.