Улетаем к далеким мирам

в состоянии тревоги.

Попадаем в полон к миражам,

где господствуют боги.

А на теле родимой Земли

загнивает короста.

Милосердие в рай унесли

беспардонно и просто.

Благородную веру в людей

разнесли по сусекам.

Создаем пирамиды из тел

топором дровосека.

И опять нарастающий бой

с чередой заключенных.

Признаешь ли вину за собой,

человек обреченный?

Багряный лист сорвался с клена,
упал на рябь пруда.
Ну, как же время непреклонно,
уводит в никуда.

Галдят сердитые вороны,
тревожа белый свет.
У опустевшего перрона
знакомый силуэт.

Его растрепанные кудри
тиранит ветродуй.
Какой наглец, какой паскудник,
а, может быть, холуй?

Тоска осеннего прощанья
слезой туманит взгляд.
Без лишних слов и обещаний
закончен маскарад.

Облака плывут, скрывая солнце.
Нет просвета солнечным лучам.
На ухабах памяти трясется
блудный сын, покинувший очаг.

Он спешит в российскую глубинку,
что вросла в дремучие леса.
Запевает песню под сурдинку,
и дрожит печальная слеза.

В песне той пугливые рассветы
будоражат детскую мечту,
И она уносит буйным ветром
в дальний край, за зрелую черту.

В песне той вздыхает ностальгия
по святым родительским местам,
и разлука стопудовой гирей
гнет сознанье с чистого листа.

Черный ворон песню обрывает,
он кружит над сникшей головой.
Над могилой матери рыдает
блудный сын с примятой сединой.