Целых двадцать пять лет после окончания института отработала в НИИ «Открывашки» Екатерина Тихоновна Воробьева. Пришла она в это самое НИИ Катенькой Воробушком, а уходить из института пришлось просто Тихоновной.
С наступлением перестройки исследования в области открывашек пришлось прекратить за невостребованностью этих самых приспособлений. А невостребованность возникла, во-первых, потому, что человечество научилось открывать бутылки без  специальных приспособлений, а, во-вторых, потому что на долгие исследования денег выделять перестали.
То ли дело раньше, сидишь себе в лаборатории, крутишь в задумчивости перед собой какую-нибудь фиговину, и никто тебя не тревожит. Наоборот, товарищи по работе даже шикают на нерадивых,  пытающихся помешать мыслительной деятельности задумавшегося специалиста.
Он может месяц сидеть в задумчивости, а может и целый год. Благо, что его не волнуют вопросы о зарплате и отпуске.
И ничего, что зарплата никудышная, зато два раза в месяц вынь, да полож.
Именно так думали некоторые специалисты НИИ, покидавшие монументальное здание института  с трудовыми книжками в руках.
Но Тихоновна думала совершенно по-другому. Тихоновне было ужасно обидно за то, что ее, проработавшую четверть века на одном месте, выпроводили из института за профессиональной ненадобностью.
Вот тебе Тихоновна и горбачевский день, то есть перестройка.
Пришла Тихоновна домой, взгрустнула малость, но на следующий день решила все-таки попытать счастье в других организациях.
За месяц она истоптала ноги по самое некуда, но в одних фирмах ей вежливо говорили о том, что в специалистах недостатка нет, в других организациях, криво усмехались и заявляли напрямую, что была бы помоложе, тогда …, а в третьих конторах просто захлопывали перед ее носом дверь.
От такого обхождения здоровье Тихоновны совсем подорвалось, и стала она походить на выжатый лимон.
Некоторые соседи с трудом узнавали в высохшей женщине прежнюю хохотушку Тихоновну.
Уединившись в  небольшой комнатке, Тихоновна пожалела о том, что в свое время не послушалась знакомую и не пошла на курсы кройки и шитья.
— Глядишь, сейчас и пригодилось бы ремесло, — подумала про себя Тихоновна.                               Еще немного погоревав, она все-таки взбодрилась и задала себе интересный вопрос с продолжением:
— А не заняться ли мне выпечкой пирожков?
Этот вопрос ее настолько вдохновил, что, не отвечая на него, она принялась за стряпню.
Уже к полудню напекла Тихоновна для продажи два десятка пирожков: десяток с капустой и десяток с картошкой.
Встала она с этими пирожками  на оживленном месте, но не успела раскрыть рот, как подвалили к ней два здоровенных амбала.
— Чего это ты тут расселась, старая? — сердито спросил один из них.
— Какая я тебе старая, — подняв на него глаза, возмутилась Тихоновна.
— Ах, ты еще и возмущаться, — прохрипел другой, — так мы тебя сейчас враз вынесем отсюда.
Грозная речь амбала совсем расстроила Тихоновну. Она поняла, что с этими толстолобыми шутить никак нельзя.
Подняв корзинку с пирогами, она засеменила восвояси, но один из амбалов  вырвал из ее рук корзинку и пригрозил:
— Еще раз придешь, на лекарства зарабатывать замучаешься.
Вернулась домой Тихоновна мало того, что ни с чем, так еще и в прескверном настроении. Хорошо, что три подгорелых пирожка оставались на противне. Попив чаю с пирожками, Тихоновна опять  задумалась, и привели ее мысли в царствие божие.
И в этом царствие какой-то симпатичный дядечка с бородкой манит ее своими перстами и что-то приговаривает.
Но как Тихоновна ни прислушивалась, слов разобрать она так и не смогла.
Устав напрягаться, она отмахнулась от видения и по-коммунистически произнесла:
— Негоже мне, атеистке, к богу обращаться, помирать буду, а богу не поклонюсь.
Ночью ей опять привиделся странный дядечка с бородкой, но на этот раз Тихоновна разобрала произносимые им слова:
— Приди, раба божия, в лоно церкви, покайся, и высохнут твои слезы, и благословит тебя боже на дела великие.
— А чего это я каяться-то должна, — во сне пробубнила Тихоновна, — вроде бы, не грешная я. Работала честно, людей не обижала ….
— Все перед богом грешны, Тихоновна, — перебил ее дядечка с бородкой, — послушай меня, усмири свою гордыню, обернись лицом к церкви.
— Да не хочу я……
— Не гневи господа, — перебил ее дядечка, — не торопись с ответом. Подумай о будущем, чтобы не сгореть потом в геене огненной.
Промолвил дядечка это, да и растворился во тьме ночной.
А Тихоновна так и проворочалась в раздумьях до самого утра. Все бы ничего, но сгореть в чем-то огненном Тихоновна совсем не хотела.
И, чтобы не сгореть, принарядилась Тихоновна во все чистое, шляпку старую из сундука вынула, да и засеменила ни свет, ни заря в близлежащую церковь.
Придя в церковь, она по неопытности свечечек поставила  и за упокой, и за здравие. Присмотревшись к людям, приноровилась поклоны бить, да креститься упоенно.
После таких процедур вышла Тихоновна из церкви вся просветленная и пропотевшая от перенапряжения.
Чтобы вытереть со лба пот,  сняла она шляпку и положила ее на парапет церковной ограды. Только стала вытирать лоб, а проходивший мимо человек сунул ей в шляпку
целую пятидесятку.
Первым желанием Тихоновны было окликнуть человека, но пока она собиралась, в ее шляпку женщина положила мятую десятку.
Через два часа шляпка была заполнена мятыми купюрами и не только российскими, но и заморскими. Иностранцы-то, оказывается, тоже щедры на подаяния.
Тихоновна спешно убрала купюры в карман сарафана и принялась неистово креститься, благодаря бога за такие подношения. И чем неистовей она крестилась, тем большее количество желающих хотело положить в ее шляпку какую-нибудь денежку.
Тихоновна забыла и про обед, и про ужин, и помнила только о том, кто услышал ее молитвы и благословил на такую благодать.
После вечерни  подпортили настроение бомжи, которые постоянно крутились возле Тихоновны, но они, слава богу,  попросили немного.
Придя домой, Тихоновна вытащила из  карманов цветастого сарафана мятые купюры и принялась считать приваливший гонорар.
Она считала их с таким упоением, что позабыла про все на свете.
Но давайте не будем ей мешать. Все-таки, негоже считать деньги в чужих карманах.
С легким сердцем мы можем оставить ее, понимая, что теперь Тихоновна не пропадет.
Она нашла свое новое предназначение, и бог ей судья.