Сегодня, вовсе не случайно я взялся за перо, решив пробудить свою память.
Детство постоянно сидит в человеческой памяти и терпеливо ждет своего часа.
Вот и для меня настал, по видимости, день воспоминаний, день моего путешествия в детство.
Наше детство выпало на послевоенные годы, годы трудового энтузиазма, взаимовыручки и неподдельного коллективизма.
Мы ощущали чувство локтя и во дворе, и в школе. Но, все-таки, больше в то время нас воспитывал двор. Двор, но не улица в худшем ее смысле.
Наш двор был большим, уютным и достаточно знаменитым. С одной стороны его ограничивали два дома. Один из них своим фасадом выходил на улицу Советскую. На его стене была установлена мемориальная доска в честь основателя русского театра Федора Григорьевича Волкова. Доска свидетельствовала о том, что именно в этом доме жил в свое время Ф.Г.Волков, и посмотреть на обитель великого русского актера периодически приходили толпы экскурсантов. Они внимательно слушали экскурсоводов, многозначительно качали головами и громко обсуждали только что услышанный факт.
Мы проходили мимо экскурсантов с высоко поднятыми головами, с таким чувством, будто сами были великими актерами, и только благодаря нашему таланту набрал обороты русский театр.
С другой стороны границами двора были забор и старые сарайки, в которых держалась всевозможная живность от куриц до поросят. Третий дом делил наш двор на две части, которые мы соответственно называли передним и задним дворами.
В переднем дворе нам приходилось играть под постоянным наблюдением взрослых, так как все окна смотрели на этот двор очень внимательными взорами. Да и длинная скамейка, на которой с утра до вечера сидели дворовые кумушки, находилась тоже в этом дворе.
Зато на заднем дворе мы были полными хозяевами или, по крайней мере, так нам в то время казалось.
Там была наша законная территория со своим детским и, безусловно, справедливым уставом.
Детворы в трех домах жило много, и в свободное время она вся высыпала во двор, наполняя его своими характерами и привычками.
Как в любом дворе, имелись свои заводилы и у нас.
У девчонок заводилой была Ритка Марченко – широкоплечая и, на первый взгляд, неповоротливая девчонка. Но это только на первый взгляд. На самом деле она была очень подвижной и смелой девчонкой, которую побаивались даже некоторые мальчишки.
За глаза ее обзывали Ритой-Читой, но это только за глаза. А так ее звали просто Риткой. Всем казалось, что Ритка живет счастливо, ибо никогда не унывает. На самом же деле жизнь Ритки сладкой вряд ли можно было назвать.
Ритка жила вместе со своей мамой Кларой Михайловной – сухой, замкнутой и неразговорчивой женщиной. Ходили слухи, что Клара Михайловна была цыганкой. Может быть, такие слухи возникли оттого, что носила она всегда длинные пестрые платья, большие сережки в ушах и красивое красное ожерелье на шее.
Домочадцы делали тщетные попытки узнать, где работает Клара Михайловна, но ни она сама, ни Ритка никогда не говорили об этом. А так как большую часть дня Клара Михайловна пропадала на работе, большинство из домочадцев считали ее работу ответственной и важной.
Может быть, эта ответственная работа и наложила на Клару Михайловну печать замкнутости и строгой придирчивости, которую на себе часто ощущала Ритка.
Но как бы не доставалось Ритке, она никому не жаловалась и на следующий день выходила во двор, как ни в чем не бывало. Чего-чего, а гулять Ритке никогда не запрещалось, и за это она была очень благодарна.
У мальчишек заводилой был Толька Большаков, и не столько за свои рост и силу, сколько за неисчерпаемую изобретательность и выдумки. Деловые предложения и варианты озорства так и сыпались из него и, что самое важное, большинство из них имели нашу поддержку.
Толик, как и Ритка, жил вдвоем со своей мамой, так как две его старших сестры уже давно вышли замуж и жили своими семьями, а отец погиб в самом конце войны где-то под Варшавой.
Раньше мы как-то не задумывались над причиной нашей безотцовщины. Только значительно позже мы смогли осознать, какой ценой досталась нашему народу Победа над фашизмом.
А пока отсутствие отцов мы принимали как само собой разумеющееся и полностью отдавались своему бесшабашному детству.
Я уже упоминал о деревянных сарайках, которые, вместе с поленницами дров, охраняли задний двор и играли немаловажную роль в нашей дворовой жизни. Именно здесь мы организовывали настоящие сражения. У каждого воина была своя деревянная сабля, свой фанерный щит и, конечно же, свой боевой характер. С каким старанием мы готовили боевое оружие, какие замысловатые вензеля выжигали на рукоятках своих боевых клинков, с какой любовью разрисовывали фанерные щиты.
Самым главным художником-консультантом был старший брат Игорехи Кузнецова, Сергей. Он уже учился на втором курсе автомеханического техникума, увлекался историей и живописью. Его мнение было для нас вполне профессиональным и авторитетным.
Сражались мы не на жизнь, а на смерть, но после примирения не было среди нас обиженных проигравших и зазнаек-победителей. Мы еще долго обсуждали наши жаркие баталии, подшучивая над неудачниками. Сражение на саблях было, как мы считали, сугубо мужским делом и, пожалуй, только в этом мероприятии девчонки, как слабый пол, не участвовали. Для них на время боев существовали классики и скакалки. В остальных играх, включая футбол и даже ножички, девчонки принимали самое живое участие.
А игр было великое разнообразие: лапта и двенадцать палочек, прятки и чурики, фантики и сломанный телефончик, казаки-разбойники и попа-заганяла, городки и вышибалы, чижик и жоска и т.п.
Все игры очень сложно перечислить, еще сложней их описать.
Самым интересным было то, что некоторые игры привлекали и взрослых. Было очень смешно наблюдать как, играя в попа-заганяла, вместе с детворой на перегонки бежал, отдуваясь, толстый дядя Вася Сочилов, по прозвищу Карась. Это прозвище подчеркивало основное увлечение дяди Васи, но кроме рыбалки он еще очень любил ходить в лес по грибы. Он знал все грибные места в округе и, к нашей великой радости, часто брал нас с собой. Всех желающих дядя Васе взять не мог, поэтому нам приходилось завоевывать право на грибной промысел своим примерным поведением. Благодаря дяде Васе мы на практике прошли грибную науку и всем сердцем полюбили природу.
Несмотря на свою доброту, дядя Вася при сборе грибов придерживался некоторых строгих правил.
Ему очень не нравилось, когда кто-нибудь из нас плелся за ним по пятам. И, если в наших рядах находился ослушник, то при выходе на грибное место дядя Вася изрекал: «Чур, эта поляна моя». И тут уж ничего не поделаешь, лучше молча ретироваться, выискивая новое грибное место. Мы уже знали, если дядя Вася не откликается на наши ауканья, значит набрел на большое грибное место и пока не соберет все грибы, ни за что не откликнется.
Но как только с дяди Васиного носа спадали очки, по лесу тут же раздавались отчаянные призывы о помощи, и тут-то уж в полной мере отливались дяде Васе слезы обиженных.
Какой-нибудь шутник не сразу отдавал дяде Васе найденные очки. Он некоторое время ходил рядом и восхищенно приговаривал: «Ах, какой хороший грибок. Ух, ты, вон еще один …..»! И чем больше проказник приговаривал, тем сильней расстраивался дядя Вася.
Но что бы не случалось с нашим дядей Васей, без грибов мы никогда не возвращались, а чаще ходили за определенным видом грибов: сегодня – за рыжиками, в следующий раз – за красными или боровиками.
Но вернемся в наш двор, заглянем в беседку, где установлен обитый стол для игры в домино и там с утра до вечера старички забивают «козла». Вместе с ними играет только одна женщина – старая аристократка, тетя Сима. Она живет на третьем этаже, ее балкон смотрит как раз на беседку. Как только в беседке раздается призывный стук костяшек, так тетя Сима, с неизменной папиросой во рту, спускается во двор и надолго располагается за столом. Надолго потому, что считается одним из лучших игроков и ее очень трудно высадить из-за стола. Но самое главное заключается в том, что тетя Сима не переживает в случае поражения и не покрикивает на своих партнеров. Мужчины при тете Симе тоже немножко смиреют и считают за честь сыграть в паре с ней.
Нам очень хочется хоть одним глазком заглянуть в беседку, но нас туда не пускают – не детское это дело — сиднем сидеть. Немного расстроившись, мы вычерчиваем возле беседки прямо на земле большой круг, делим его на равные части по количеству игроков и с помощью перочинного ножа пытаемся оттяпать друг у друга по солидному куску. Игра идет до тех пор, пока один из нас не вытесняет остальных из круга. Игра нас так увлекает, что мы не замечаем, как бежит время.
Неподалеку другая группа ребят лупит лаптой деревянного чижа, стараясь как можно дальше его забросить. Ведущий пытается на лету его поймать, а остальные мешают ему и гонят чижа дальше. И чиж, и лапта, как и атрибуты для других игр, сделаны детскими руками и являются общими. Но жоску для жонглирования и монету, или чекан, для игры в расшибалку каждый уважающий себя игрок должен иметь свои и дает их в другие руки только в исключительных случаях.
Жоска представляла собой маленький мешочек, набитый солью или речным песком. Чтобы стать победителем, этот мешочек необходимо было как можно большее число раз отжонглировать ногой. Среди нас были большие специалисты жоски, выбивавшие ее более 300 раз. Чтобы в дальнейшем достойно выступить в состязании, мальчишки, украдкой от других глаз, тренировались где-нибудь в закутке.
Расшибалкой мы называли игру на деньги. За эту игру нам частенько перепадало от взрослых, поэтому играли в нее мы тайком. Валтузя поочередно личными чеканами денежную мелочь, мы старались перевернуть как можно больше этой мелочи.
После игры выигравшие счастливчики бежали на ближайший рынок за семечками. Семечки были такими маслянистыми и в меру жареными, что аж, дух захватывало. Малая доля семечек доставалась и проигравшим, но это уже был жест щедрого и бескорыстного сердца победителя.
Огромной радостью для мальчишек нашего двора был момент, когда заядлый голубятник и молчун Вадька Богомолов открывал голубятню и выпускал на волю своих голубей, самых красивых в нашем представлении голубей в мире. Нам казалось, что в будке этих голубей — целая тысяча, хотя на самом деле, было не более тридцати, но зато каких голубей: и ленточных, и кременчугов, и чаек, и почтарей, и еще бог весть каких.
Мы начинали оглушительно свистеть и махать кепками, не давая голубям сесть на ближайший дом или голубятню. Голуби взмывали высоко в небо и кружились, кружились ….. С каким удовольствием мы наблюдали за свободным полетом красивых птиц. А как громко начинало биться сердце, когда Вадька, расщедрившись, давал на несколько минут голубя тебе в руки. Счастье так и струилось из наших глаз, а разговорам потом не было конца.
Но трудно было добиться расположения заядлого голубятника в силу того, что Вадька был очень некомпанейским человеком. Свою нелюдимость он старался скрыть в общении с голубями.
Может быть, его замкнутость была вызвана неадекватным поведением его отца, дяди Леши.
На фронте дядя Леша был сильно контужен, и после войны ему пришлось сменить свою довоенную специальность токаря. Он сколотил двухколесную деревянную телегу и перевозил на ней крупногабаритные вещи клиентов от магазина до нужного места.
Была после войны и такая специальность – возчик с телегой.
Возчики со своими телегами собирались обычно у самых оживленных торговых точек и ждали своего звездного часа в лице солидного клиента.
В основном, им приходилось перевозить мебель и строительные материалы, дрова и всякий скарб. Так как машин для перевозки в то время не было, то возчики без дела не сидели.
На деятельность Вадькиного отца никто бы внимания не обратил, если бы не его необычное возвращение после рабочего дня. Уж очень дружной и спаянной была артель возчиков, и конец рабочего дня отмечался у них по-своему. По их понятию, было большим грехом не выпить в дружной компании в конце рабочего дня по сто грамм чего-нибудь крепенького. А где сто, там и двести, а там и….. После таких возлияний, дядя Леша прибывал во двор двумя, чередующимися способами. Или он, сильно шатаясь, шумно ввозил во двор свою телегу и засыпал рядом с ней, или кто-нибудь из подельников подвозил его на телеге к дворовым воротам и там оставлял.
Вадька очень переживал за отца и, может быть, поэтому был замкнутым и обидчивым. Он мог и накостылять любому за насмешки в адрес отца. Но мы уважали Вадьку и старались в его присутствии не говорить о дяде Леше. За это он делал нам еще одну приятность.
Вечером Вадька брал у спящего отца ключ от телеги и катал нас на ней по всему двору. Боязливый визг девчонок и восторженный смех мальчишек не замолкали до тех пор, пока родители не загоняли нас домой.
А назавтра зарождался новый день, и солнечные лучи вновь украшали просыпающийся двор.
Первым во дворе начинал шубуршиться дворник, дядя Ваня Серебряков. Он добросовестно выполнял свои обязанности, несмотря на то, что в войну потерял кисть левой руки. Метла с необычайной скоростью перемещалась по двору, делая его чистым и ухоженным. Проснувшиеся жители выходили утром в ухоженный двор и с благодарностью вспоминали дядю Ваню.
Только по истечении лет до меня дошла мысль о главенствующей роли дяди Вани в жизни нашего двора. Он был в курсе всех дворовых событий и сердцем чувствовал, кому, прежде всего, необходимо помочь. Он был очень общительным и люди отвечали ему взаимностью.
Если в квартире испортился кран или засорилась канализация, ключи от квартиры несли к дяде Ване и рассказывали ему о своей беде. Он сам шел в домоуправление, вызывал слесаря и строго следил за его работой. Халтура под таким приглядом не проходила.
Жильцам не было никакой необходимости отпрашиваться с работы и ждать в течение дня появления слесаря или электрика.
Для больных он мог сходить в аптеку или в магазин, для одиноких молодых мам – за ребенком в садик или в школу. В общем, его трудно было застать сидящим без дела.
Так он убегал от одиночества, от тоски по жене, рано ушедшей из жизни. Единственный сын давно уже работал на Севере, домой не заявлялся, да и не писал. Комната в подвале тяготила дядю Ваню. Он уходил в народ и был всегда желанным собеседником в любой компании.
Но, вместе с тем, дядя Ваня был и первым карающим органом по отношению к забулдыгам и любителям помахать кулаками. Да и нам, мальчишкам за озорство нередко перепадало дяди Ваниной метлой. Но мы не обижались на нашего справедливого дворника и, по мере возможности, помогали ему. Особенно зимой наша помощь была ему очень кстати. Снегу за ночь выпадало столько, что быстро убрать его не было никакой возможности.
Тогда почти в каждой семье были металлические ломы и деревянные лопаты для уборки снега.
С помощью лопат расчищались в снегу дорожки к подъездам, а лом помогал справиться со льдом. Причем снег со двора долго не вывозился, в центре его образовывались огромные сугробы, в которых мы вырывали пещеры, зажигали в них свечки и под мерцающий свет рассказывали друг другу самые невероятные истории, почти все похожие на страшилки.
Лучшим рассказчиком был Славка Шумилов, которого мы всерьез называли ходячей библиотекой приключений. Вскоре нам стала понятна история происхождения этих повествований.
В нашем доме в небольшой комнате чердачного типа одиноко жила горбатенькая баба Рая. В эту комнату вела очень крутая и узкая лестница. До некоторых пор мы побаивались бабу Раю за ее неестественный вид. Больно часто в сказках злые люди представлялись горбунами.
Но Славка Шумилов был ее далеким родственником, поэтому ходил к ней в гости, помогал в заготовке дров, носил их на самую верхотуру. За это баба Рая угощала его вкусным чаем с вареньем и рассказывала ему удивительные истории и сказки. И всегда в рассказанных ею историях побеждало добро, а зло трусливо отступало.
Через Славку стали ходить к бабе Рае и мы. Как прекрасны были эти волшебные вечера на чердаке у бабы Раи. Там, у маленького окошка, мы учились быть добрыми и чуткими к чужой боли, учились сопереживать и вместе преодолевать трудности.
Я никогда не забуду этих дивных вечеров и буду в вечном долгу за них перед доброй бабой Раей.
Зима нам нравилась еще и потому, что снег в это время года был для нас самым основным строительным материалом. Из него мы лепили снежных баб и снегурочек, строили и заливали высокую горку, сооружали снежную крепость, вокруг которой разгорались самые настоящие баталии. Девчонки были санитарками и подносчицами снарядов, то есть снежных комков, мальчишки стояли насмерть, не допуская в крепость неприятеля. Только наступление темноты или зов родителей останавливали наше сражение.
В одной из таких баталий Олежке Соколову комком снега угодили прямо в глаз, который сразу же заплыл и чуточку посинел. Ни причитания наших санитарок, ни слезы самого потерпевшего не спасли глаз от посинения. Ох уж этот синяк. Он вложил в руки Олежкиного отца лопату, с помощью которой тот развалил нашу крепость.
На следующий день нам пришлось взять самодельные клюшки и гонять этими клюшками резиновый мяч. Олежку мы настойчиво игнорировали. Точнее, делали вид, что не замечаем его. На самом деле, нам было жалко несчастного раненого Олежку.
После игры Олежка ходил вокруг нас и все спрашивал: «Ну, чего вы, я то что»? Но мы оставались глухими к его мольбам.
Каково же было наше удивление, когда на следующий день мы обнаружили на месте разрушенной крепости Олежку с отцом и сестренкой. Они с энтузиазмом делали новую крепость. От их разгоряченных тел валил густой пар, лица их раскраснелись, но дело продвигалось не так быстро, как им хотелось.
Мы, не сговариваясь, бросились им на помощь, а дядя Митя, Олежкин отец, все приговаривал: «Да мы сейчас такую крепость отгрохаем, что держись». И мы действительно отгрохали высокую крепостную стену с несколькими ходами сообщения.
Потом сообща полили ее и довольно посмотрели на созданное творение. Больше всех радовался дядя Митя, называл нас настоящими строителями и обещал как-нибудь поиграть в войну вместе с нами.
А с каким волненьем мы ждали праздников. В каждой квартире пахло пирогами и хорошим настроением. Мы жили рядом с центральной площадью, на которой проходили все праздничные события. Двор был проходным и во время праздников через него стремились прорваться в ряды демонстрантов сотни желающих. Когда по нашей улице двигались колонны демонстрантов, никакие ворота или оцепления не могли сдержать любопытных и уже подогревших себя взрослых. Мы тоже пробирались через милицейский заслон в праздничные колонны и торжественно проходили с криками «ура» мимо главной трибуны. Нам в ответ раздавались призывы «Да здравствует ………………» и всякие поздравления в зависимости от того, в колонну какой организации мы попадали.
На площади играл сводный духовой оркестр, но на него никто внимания не обращал, все взоры были устремлены на трибуну.
Так мы умудрялись пройти мимо трибуны не по одному разу, вклиниваясь и вклиниваясь в новые ряды демонстрантов.
А вечером на площади вновь играл духовой оркестр, но теперь уже все стремились на эту музыку, на свет праздничных иллюминаций. Люди приглашали друг друга на танец, улыбались друг другу, иногда по-пьяному поругивались, а то и перемахивались кулаками.
Для детей праздник заканчивался немного раньше, поэтому мы торопили время, чтобы быстрей стать взрослыми.
Но все же из всех праздников нам больше всего нравился Новый год – праздник разукрашенных елок, детских утренников и подарков. Родители из кожи лезли, чтобы достать как можно больше билетов на всевозможные елочные представления для своих детей. Они готовили всякие вкусности, разнообразные подарки и ждали в свой дом маленьких гостей. Причем пакеты для подарков в каждой семье делали по-своему и наполняли их различными сладостями, фруктами и игрушками, чаще всего самодельными. Специальных елочных наборов-подарков в то время не было, а если и были где-нибудь, то мы об этом как-то не догадывались.
В нашем дворе была строго отработанная очередность посещения елочных праздников.
В каждой семье были свои Деды Морозы и Снегурочки, а если их даже и не было, мы все равно водили вокруг елки веселые хороводы, рассказывали стихи, пели песни и поздравляли друг друга.
Елки сближали нас. Выступая перед взрослыми мы приобретали определенную раскованность и уже не стеснялись взрослой аудитории.
Самые веселые елочные представления проходили во Дворце пионеров, где, кроме хоровода вокруг елки, были еще различные аттракционы и, самое главное, комната сказок Арины Родионовны. Стены и потолок этой комнаты украшали росписи из детских сказок, а в воздухе витали возбуждающая таинственность и дух волшебства.
Неожиданно открывались маленькие двери, появлялась великая сказительница Арина Родионовна и сказка оживала. Мы еще долго потом находились под впечатлением сказаний Арины Родионовны, нам очень хотелось, чтобы сказки никогда не кончались.
После белоснежной зимы наступала весна со звонким журчанием ручейков, по которым нескончаемой вереницей плыли сделанные нами кораблики, и вместе с этими корабликами уплывало в прошлое наше босоногое детство, такое бесшабашное и непростое.
Мы росли, вместе с нами взрослели наши игры, появлялись новые интересы и увлечения. И, чтобы познакомиться с одним из увлечений, нам придется перейти на другую сторону улицы и как следует рассмотреть место будущих событий и, может быть, встретиться с основными действующими лицами.
На этой стороне улицы стоял большой пятиэтажный дом, который все почему-то называли домом специалистов. В нем и действительно проживали врачи, инженеры и другие номенклатурные работники. В этом же доме, вместе с мамой и двумя старшими братьями жил великий выдумщик и прогульщик Колька Зябликов.
Его мама, хоть и не относилась к категории номенклатурных работников, зато работала какой-то учетчицей в домоуправлении.
Мы сдружились с Колькой, а через него и с другими пацанами дома специалистов и теперь поочередно играли то в нашем дворе, то во дворе наших соседей.
Именно Колька увлек нас интересной идеей, которую мы решили, во что бы то ни стало, претворить в жизнь.
У Кольки с братом возникло желание построить к весне небольшую яхту, но Виталий, брат Кольки, уехал в Ленинград, поступил в Макаровку, а чертежи и некоторые детали оставил Кольке. Колька поклялся брату, что к весне построит яхту и спустит ее на воду.
Итак, Николай стал нашим главным конструктором и, надо сказать, умело руководил бригадой неопытных подсобников, которую мы представляли. В подвале, где строилась яхта, раздавались стук топора и такие, вновь появившиеся в нашем лексиконе слова, как шпангоут, киль, мачта и т.п.
Изготовив основные детали яхты, мы перенесли их к месту будущей стоянки, собрали, просмолили и покрасили уже собранную яхту. Все уже было сделано, но материала для паруса мы никак не могли достать.
Что же делать? И тут я вспомнил о своих знакомых с маминой работы. Работала мама в две смены швеей-мотористкой в артели «15 лет кооперации инвалидов», которая специализировалась на производстве спецодежды. Когда мама работала в вечернюю смену, мне вменялось в обязанности перед сном прибегать к ней на работу, дабы убедить, что со мной ничего не случилось, и я иду спать. На проходной меня уже все знали, да и в мамином цехе я был представлен всем работникам.
В артели была хорошая художественная самодеятельность. Мама тоже участвовала в ней, играя в струнном оркестре на балалаечном контрабасе. В праздники участники художественной самодеятельности часто выступали перед работниками своей артели и даже приглашались в другие организации. Мама, чтобы не оставлять без надзора, брала меня с собой. Сначала я просто наблюдал за артистами и был рядом с ними. Потом мне доверили бубен, и я старательно лупил по нему, отбивая ритм. Как-то, услышав мое тихое пение, дядя Веня – баянист и руководитель оркестра, попросил меня спеть под аккомпанемент баяна, и я стал солистом артельного ансамбля. Пел я всего две песни и обе, не моего возрастного уровня. Но, может быть, именно это и являлось главной причиной бурных аплодисментов, которые раздавались по окончании моего исполнения. Первой песней была: «Закурю-ка что ли, папироску я, мне бы парню жить, да не тужить ……. , что, естественно, про любовь. Вторая песня была еще любовней: «О, голубка моя, как тебя я люблю ……..»
После моего выступления на глазах у растроганных зрителей появлялись слезы умиления и меня долго не отпускали со сцены. Только исполнение на бис песни «Орленок» завершало мое пребывание на сцене.
Мама была безмерно счастлива, а дядя Веня шутливо упрекал меня за то, что он совсем замучился, аккомпанируя мне.
К дяде Вене я и пришел за советом по поводу отсутствия материала. Дядя Веня внимательно выслушал меня, надолго задумался, а потом произнес: «Просто так материал я вам дать не могу, да вы и не возьмете». Я уж было хотел воскликнуть: «Возьмем, возьмем», но дядя Веня продолжил: «А вот если вы окажете нам помощь, то я смогу вас за это парусиной наградить. Приходи со своими друзьями и помоги нам выпустить красивую газету к Международному женскому дню, а я поговорю с директором и все улажу».
Вот с этим предложением я и пришел к своим кораблестроителям. Не долго раздумывая, мы единогласно приняли предложенную дядей Веней идею, но для ее реализации нам требовались таланты, которые бы смогли изобразить не какой-нибудь ширпотреб, а настоящую газету для взрослых. И такие таланты нашлись в лице нашего школьного пиита Сеньки Германа и двух художников — Вовки Золотарева и Женьки Денисова.
Газета получилась на удивление красивой и объемной. Она понравилась директору артели и дядя Веня в торжественной обстановке вручил причитающийся нам материал.
Стоянка нашей яхты на берегу реки Которосль находилась вблизи стен старого кремля, поэтому свое детище мы назвали «Старая Русь», тем самым, делая яхту причастной к истории нашего древнего города.
Спуск на воду был назначен на 1-ое Мая, но обстоятельства сложились так, что под парус яхта встала несколько раньше. Можно было понять нетерпение нашего главного конструктора, ему хотелось поскорей опробовать на воде свое детище.
О том, что яхта под парусом плывет в направлении Волги, мы узнали от Сеньки Германа. Он, запыхавшись, влетел во двор и истошно прокричал: «Колька спустил на воду «Старую Русь». Вместе с ним Вовка, Игореха и Генка».
Мы сначала опешили от такого известия, потом со всех ног припустились на Стрелку, ругая Кольку за то, что не сдержал слова и не предупредил нас. Когда мы прибежали на Стрелку, яхта с Которосли выплывала на Волгу метрах в двадцати от берега.
Мы подбежали к воде, сорвали с голов шапки и стали старательно махать ими, чтобы ребята на яхте заметили нас. Ребята, увидев нас, в ответ замахали радостно руками. Нам было завидно и немножко обидно. «Пусть только попробуют приплыть, — думали мы, — зададим мы им тогда трепку».
И тут с другого берега показался тупоносый буксир РБТ. Он хоть и был маленьким по размерам, но волны от него были ужасно большими. Летом, в жару мы любили качаться на этих волнах, но сейчас они стремительно приближались к нашей яхте, и было в этом что-то тревожно-устрашающее. Колька не успел поставить яхту поперек волны, «Старая Русь» накренилась на левый борт, зацепив парусом воду. Ребята по инерции вывалились в холодную воду. Мы стали носиться вдоль берега, кричать и махать шапками. С буксира потерпевших заметили и поспешили на помощь.
Так печально и немного комично закончилось первое речное путешествие на яхте «Старая Русь». Мне с Сенькой пришлось вдоль берега отбуксировать яхту к месту стоянки, а горе-мореплаватели, эти мокрые курицы были тайно доставлены на крышу сараек, куда им принесли старые ватники, валенки и шапки. Хорошо, что в этот день солнце светило по-весеннему щедро.
Но все тайное когда-нибудь становится явным. О купании горе-яхтсменов в этот же вечер узнали родители, и больше всего досталось Кольке, как главному заводиле.
Любовь к яхтам на этом не закончилась и «Старая Русь» была не последней яхтой, нами построенной.
Были у нас и другие увлечения. С одним из них нас познакомил Сенька Герман. Однажды он записался в секцию настольного тенниса и всячески пропагандировал еще неизвестную нам игру. Сначала Сенька махал перед нашими носами своей фирменной ракеткой, а потом стал устраивать соревнования с использованием шарика и ракетки. Кто больше всех прожонглирует шарик с помощью ракетки, то и победитель.
Как-то раз за этой игрой застал нас участковый, старший лейтенант Акимов. Имени и отчества старшего лейтенанта запомнить не удалось, так как мы его никогда по имени, отчеству и не называли. Посмотрев на соревнование, он молча повернулся и ушел, а через неделю во дворе дома специалистов появились доски и фанера. Наш старший лейтенант пошептался с главным инженером моторного завода, который проживал в доме специалистов и тот изыскал возможность выделения столь ценных строительных материалов для нужд детворы.
Так во дворе дома специалистов появился настоящий теннисный стол, смотрителем которого был безоговорочно назначен Сенька Герман. Он же по совместительству был утвержден в должности тренера.
Первые показательные партии Сенька сыграл со своей младшей сестрой, которая тоже понимала толк в теннисе, а потом спарринг-партнерами Сеньки становились поочередно все члены нашей компании. Игра эта вскоре увлекла многих обитателей дома специалистов и его окрестностей.
А в нашем дворе жизнь текла своим чередом: резвилась детвора, старушки чинно восседали на своей скамейке, а старички по-прежнему забивали «козла». Да, по выходным, ближе к вечеру устраивались танцы. И если раньше танцевали под гармошку, то теперь молодежь кружилась под мелодии с пластинок. Семья Захарычевых приобрела радиолу, которую выставляла на подоконник и из окна лились современные «Бэсамэ, бэсамэ мучо», «Кукарача», «Мамай о керу» и другие.
Вот под такую музыку и выплясывала молодежь, а старушки сидели на скамейке, лузгали семечки и всмоминали, быть может, свою молодость. Иногда они о чем-то шептались и безобидно подшучивали.
Были в нашем дворе и любители острых ощущений, подогревавшие винцом свой темперамент. Особенно выделялась святая троица во главе с Яковом Палычем Салтыковым, худым и нескладным по своей фигуре человеком. Было ему около семидесяти лет. Победу Яков Палыч встретил в Кенигсберге в звании старшего сержанта, в должности командира пехотного отделения. Когда Яков Палыч одевал свой праздничный костюм с двумя орденами Красной Звезды и многочисленными медалями, мальчишки окружали его и, перебивая друг друга, закидывали его вопросами о войне.
Но о войне Яков Палыч рассказывать не любил и только по пьяному делу развязывал свой язык и все удивлялся, почему это его, такого длинного не разу не царапнуло, а только неоднократно оглушало и засыпало землей. Правда, однажды, сидя на скамейке, Яков Палыч скупо по-мужски всплакнул и поведал нам о своем друге Миколе, который, в отличие от Якова Палыча был подвижным, низкорослым хлопцем. Вот этому маленькому человеку суждено было накрыть своим телом Якова Палыча, защитив того от верной смерти. Вот так, ценой своей жизни спас своего товарища украинец Микола. И мы верили в то, что если бы Якову Палычу представилась возможность спасти своего друга, он, не задумываясь, сделал бы это. По натуре своей Яков Палыч был добрым человеком. Вспоминаю, как ругал Яков Палыч Кольку за то, что тот отстегал поводком свою собаку. А с какой любовью, как с человеком, разговаривал он с соседским котом. Как бы Яков Палыч не напивался, мы его не боялись, а только жалели. Жалела его и жена, баба Оля, пухленькая седоволосая женщина. Она никогда не ругала Якова Палыча и постоянно всем говорила о том, что до войны тот почти совсем не пил спиртного. Яков Палыч, в свою очередь, тоже никогда не кричал на бабу Олю. Многие удивлялись, как такой добрый человек мог лишать жизни других, а ведь на фронте Яков Палыч убил не один десяток фашистов.
В отличие от Якова Палыча, Валька Тяпин был хмурым и вспыльчивым человеком, моложе того лет на двадцать. Говорили, будь-то бы жена не дождалась его возвращения с фронта и Валька очень переживал предательство близкого человека. Всю войну Валька не расставался с баранкой своей полуторки, да и сейчас шоферил на ремонтном комбинате. Руки у Вальки были в наколках, которые говорили о его недавнем пребывании в местах не столь отдаленных. А сидел он там за то, что сбил как-то по пьянке человека.
Мы побаивались Вальку, хотя не было ни одного случая, чтобы тот поднял на кого-нибудь из пацанов руку. А вот с кем-нибудь из мужичков Валька частенько сцеплялся и только Яков Палыч мог успокоить размахавшегося бузотера. Его то Валька уважал и беспрекословно слушался.
Но как в эту компанию затесался Юрка Смирнов, по прозвищу Бутя, никто не мог предположить, как и то, откуда взялось это прозвище.
Бутя и возрастом своим сильно отличался от собутыльников, ему еще и тридцати-то не было. Он нигде не работал, сидел на шее своей матери, кроткой и запуганной женщины. От этого человека можно было ожидать любой подлости и только из-под тишка. Иногда в Буте что-то просыпалось и он устраивался на какую-нибудь работу, но больше месяца нигде не задерживался.
В один из летних дней случился с ними курьезный случай. В этот день набрали они с утра пораньше дешевого портвейна и пошли на берег Волги подлечить свои головки. Подлечились они основательно и решили с размахом проплыть по Волге на Валькиной лодке, благо погода этому благоприятствовала.
Что взбрело в голову Якову Палычу, но метрах в ста от берега он вдруг резко встал и со словами «Валька, айда домой», шагнул через борт. Вслед за ним в воде оказались и Валька с Бутей. Спасло их то, что на воде в выходной день было много лодок и катеров.
Мокрые и испачканные мазутом они появились во дворе в самый разгар танцев. Танцы разом прекратились и все взоры устремились на трех потешных. Валька с Бутей поддерживали Якова Палыча с боков. Они шли вихляющей походкой и громко причитали о том, что целых две бутылки портвейна ушли на дно. Яков Палыч с блаженной улыбкой порывался гундосить призывную песнь для своей жены: «Моя милка, стол накрой, Салтыков идет домой».
Когда на следующий день Якову Палычу напомнили об этом случае, он сильно сомневался. А во дворе еще долго не могли забыть купание собутыльников и частенько подшучивали над ними, напоминая между делом о вреде пьянства. Трезвые, они это понимали….
В соседнем доме жил Игорь Пантелеев, был он на два года старше меня и уже несколько лет ходил в секцию бокса. Мы с нескрываемой завистью смотрели на него, когда он с перчатками через плечо шел в секцию и возвращался обратно. Может быть потому, что нас в один из вечеров отлупили парни с соседней улицы, я упросил Игоря взять меня в секцию.
Очень запомнился тот день, правда, с выпадением некоторых эпизодов, когда я переступил порог спортивного зала. Да и залом то, в полном смысле этого слова, его было нельзя назвать. Помещение для занятий находилось в старой, заброшенной церкви. Его отремонтировали, покрасили и отдали секции бокса общества «Спартак».
По залу бегал кругленький человек небольшого роста, казалось, что он не бежит, а перекатывается по залу, покрикивая на своих подопечных. Это был известный в областном масштабе тренер Гетман Николай Иванович.
После того, как Игорь меня представил, Гетман посмотрел на мою нескладную фигуру, трусоватый вид и изрек: «Дорогой мой, это несерьезно. Но, если ты настаиваешь, то, пожалуйста. Переодевайся и на ринг. Пантелеев, помоги одеть этому рыцарю перчатки».
Так оказался я на ринге один на один с бывалым второразрядником. Устоять на ногах я смог какие-то секунды, а, может быть просто мгновенье. Времени в этот момент для меня не существовало.
Когда мы возвращались после тренировки, Игорь поведал мне о том, что так Николай Иванович поступал с каждым новичком, дабы проверить его на прочность. Многие, после первого подобного испытания, больше никогда не появлялись в уютном зале секции, а тот, кто все-таки приходил наследующее занятие, оставался навсегда предан боксу.
За свою спортивную жизнь Гетман воспитал не одного классного боксера, а те из них, кому не суждено было стать известными спортсменами, стали настоящими людьми.
Можете себе представить выражение лица моей мама, когда я с заплывшим глазом предстал перед ее очами. Она и слышать не хотела ни о каких будущих тренировках.
Чтобы усыпить мамину бдительность, пришлось прибегнуть к маленькой хитрости.
Свою спортивную форму я оставлял у Игоря, а перед тренировкой брал с собой шахматы и шел, якобы в шахматный клуб.
Так продолжалось до тех пор, пока в наш двор к своей бабушке не стало приходить чудесное создание в образе Тани Сусловой. Я влюбился в Таню с первого взгляда, но, если другим девчонкам мне не составляло труда наплести кучу красивых слов о любви, то Тане о своих чувствах я никак не решался сказать.
От Таниной бабушки я узнал, что Таня по вечерам посещает балетную студию при Дворце пионеров и я, нисколько не сомневаясь, записался туда. С боксом было покончено раз и навсегда. Мама была очень довольна моим новым выбором, не подозревая о причине столь поспешного решения.
Теперь я, стоя у станка, отрабатывал балетные па и постоянно отыскивал глазами Таню.
Рядом со мной у станка стоял мой однокашник, Женька Телешенко, который, уже второй год посещал студию и, что самое неприятное, жил с Таней в одном доме.
После каждого занятия мы втроем доходили до их дома, и я один возвращался в свой двор. Душу скребли кошки, но третьим лишним я себя не считал, поэтому упорно провожал их после занятий.
Однажды, после очередного занятия, мы возвращались с Таней вдвоем, и я осмелился признаться ей в своих чувствах.
Таня только весело хихикнула и быстро попрощавшись, убежала домой.
На балете была поставлена жирная точка, да и времени на него уже не оставалось, нужно было зарабатывать на взрослую жизнь.
Двор притих и состарился, а мы и не заметили, как закончилось наше детство.
Мы разлетелись в разные стороны и с каждым годом все реже встречались на ярославских улицах.
Недавно, после долгого отсутствия, я вновь побывал в нашем дворе. Мой дом стоял с заколоченными окнами, и в нем никто уже не жил. Он, по словам соседей, уже который год готовился к сносу, но так и не был снесен. Я молча постоял, потом взял кусок известки и на двери своего подъезда написал: «Здесь был Георгий Скрипкин» и поставил дату.
На следующий год мне посчастливилось вновь побывать в Ярославле. Зайдя в старый двор, под своей надписью я обнаружил свежую надпись: «Здесь была Татьяна, теперь уже Телешенко».